Восьмого июля тысяча девятьсот сорок второго года случилось мне побывать в старинном русском городе Ливны, вдребезги разбитом авиацией и дальнобойной артиллерией гитлеровцев в самые первые дни их наступления, когда они прощупывали прочность советской обороны на всех направлениях Брянского фронта, в том числе и на этом. Здесь вермахт встретил сокрушительный отпор – поработали танкисты Катукова. Линия фронта на подступах к Ливнам почти не изменилась. Но зло было непоправимо: старинный город лежал в развалинах.
Был тот чудесный час, когда все живое расцветает и радуется: птицы стараются перещебетать друг друга, цветы, согретые июльским солнцем, издают особенно густой аромат, и само небо, изумительное голубое русское степное небо, налитое ранним зноем, – улыбается усталому путнику.
Ливны, раскинувшиеся на высоком, в девяносто саженей, откосе над серебряной рекой, манили зеленью густых садов. Девять затейливых колоколен очерчивали профиль стариннейшего из городов русских, чьё название упоминают ещё летописцы XII века. Как-то не верилось, что город умерщвлён, что перед нами только каменный его скелет.
Но страшная правда заявляла о себе с первого же шага. Изувеченный осколками шлагбаум повис на шарнире, словно подбитая рука. Три воронки на мостовой отмечали въезд в город. Удушливый смрад погасших пожарищ ел легкие.
Две недели назад, когда мы проезжали по этой же улице, она была полна народу. Теперь здесь властно господствовала тишина.
Это началось 28 июня на рассвете, когда вермахт перешел в наступление на Брянском фронте.
Был базарный день. К рынку тянулись подводы со свежими овощами, картофелем, молоком. Город еще спал. И вдруг в центре его разорвался тяжелый снаряд. За ним второй, третий. Это заговорила немецкая дальнобойная артиллерия.
Снаряды падали густо. Металла не жалели. Начиная наступление, германский штаб решил походя расправиться со всем живым в прифронтовой полосе, посеять панику среди мирного населения, дезорганизовать наш ближний тыл. Слепые снаряды не разбирали дороги. Тонны взрывчатых веществ делали свое черное дело: с домов слетали крыши, каменные стены рушились, детские кроватки покрывались траурной пороховой копотью.
Но это было только начало. Самое страшное пришло позже, когда в воздухе загудели десятки самолетов.
Пока наши вооруженные силы на линии фронта сдерживали бешеный натиск врага, воздушные эскадры гитлеровцев одна за другой прорывались к мирному городу и методически, аккуратно разрушали его. Это продолжалось недолго. Наше командование быстро нашло средство, заставившее немецкую дальнобойную артиллерию умолкнуть… Но Ливны были разрушены.
Обходим квартал за кварталом. Борис Фишман то и дело хватается за фотоаппарат. Разбитые дома, изрытые воронками мостовые, клубки рваных проводов, обломки подвод — это ехали на рынок колхозники.
Вот здесь была квартира учительницы, под грудой кирпичей книги: «Методика арифметики», «Литературная хрестоматия». На уцелевшей стене вышитый заботливой рукой коврик с наивным рисунком: кошка с бантиком. В опрокинутой банке засохший букет полевых цветов.
А тут было общежитие рабочих: аккуратно застланные койки, уже занесённые пылью, шкафчики для одежды, библиотечка красного уголка.
Здесь, в небольшом уютном домике, жила маленькая школьница Галя Карпухина. Она училась в третьем классе. Вот её тетрадка, пробитая осколком. Последний диктант, слова аккуратно выписаны круглым, старательным почерком.
На кресле — груда кирпичей. Этажерка завалена штукатуркой. Разбита посуда. Через изуродованное окно ветер несет сухой песок. Милая, старательная девочка, она жила в таком привычном мире. И вот вся эта привычная, устоявшаяся жизнь разрушена. Колхозные поля растерзаны гусеницами танков, колхозные бригады роют окопы, дома сожжены и разбиты…
Оглушительная тишина царит в развалинах домика, где жила Галя Карпухина, и она гнетёт душу сильнее, чем орудийная канонада. Где-то она теперь? Какую жизнь порушили…
История эта имела своё неожиданное продолжение. Уже после войны, году в 1949-м, когда я работал в Париже корреспондентом «Правды», мне попался на глаза номер «Комсомольской правды», в которой была напечатана заметка «Галя Карпухина нашлась!». Оказывается, дело было так. Учительница истории решила прочесть старшеклассникам средней школы в Ливнах сохранившийся у неё мой фронтовой очерк, где я упоминал о зверском разгроме города гитлеровцами и о том, как я побывал в развалинах того домика, в котором жила безвестно исчезнувшая русская девочка.
К этому времени люди уже давно вернулись в Ливны, начали их восстанавливать, и город ожил. Учительнице хотелось напомнить своим воспитанникам о том, что происходило здесь семь лет назад. И вдруг, когда она дошла до строчек, посвященных маленькой ливенской школьнице, раздались голоса: «Да это же наша Галя!». И действительно, Галя Карпухина сидела здесь же, в классе. Вместе со своей мамой она вернулась в родной город, но никогда никому не рассказывала о том, что им довелось пережить в страшный день 28 июня 1942 года.
Прошло еще 14 лет, и вот в июле 1963 года я неожиданно получил письмо из ливенской районной газеты «Знамя Ленина». Меня приглашали на вечер, посвященный 20-летию битвы на Орловско-Курской дуге. В письме было сказано:
«В свое время вы напечатали в «Комсомольской правде» очерк «Мертвый город». Там вы писали, что фашистские звери превратили Ливны в современную Помпею. Теперь вы не узнаете наш город — он вырос почти вдвое. В нашей газете мы не поспеваем публиковать сообщения о введении в эксплуатацию новых предприятий и жилых домов. Процентов тридцать ливенских рабочих — строители.
Конечно, изменились и люди, которых вы встретили в Ливнах в 1942 году. Помните, вы писали о школьнице Гале Карпухиной — она давно уже окончила школу и сейчас работает в специальном конструкторском бюро по проектированию насосов.
А что касается страшных разрушений, учиненных гитлеровцами, то теперь следы их и разыскать трудно, — настолько обновились наши древние Ливны…».
