Рубрика: Без рубрики

Солдатские треугольники — они шли во все уголки нашей необъятной Родины, они рассказывали о массовом героизме советских людей, в них — уверенность в нашей победе, нежная сыновняя любовь, забота о родных и близких, боль за разрушенные города и села.

Читая наши книги, нельзя не отметить героические поступки трудового население. Одно из них это рассказ из книги Кострицы «Край наш Орловский» про сестер Раи Парфёновой и Марии Парамоновой.

Летчик накренил самолет и посмотрел вниз. Позади стоял черный столб дыма – все, что осталось от немецкой переправы. Задание было выполнено. Сделав разворот с набором высоты, самолет лег на обратный курс. Вот он уже над лесом, а оттуда недалеко до родного аэродрома. Вдруг взрыв снаряда потряс машину, и она пошла вниз.

Оглушенный ударом о землю, летчик с трудом выбрался из кабины. Безжизненно повисла рука, пробитая осколком снаряда, кровь струилась из раненой ноги.

– Надо уходить, пока немцы не нагрянули, – мелькнуло в голове. Он попробовал встать – не смог. Бросив прощальный взгляд на разбитую машину, раненый пилот пополз в высокую рожь.

– Гляди-ка, Маша! – Опустив носилки с травой, которую несли девушки, Рая показала сестре на горящий самолёт.

– Нашего подбили. Наверное, сгорел лётчик, – с горечью сказала Мария. Они постояли немного, взяли носилки и пошли в сторону деревни… Слабый стон прозвучал совсем близко. Сёстры переглянулись и сделали несколько шагов, раздвигая высокую рожь. Перед ними лежал тяжело раненный советский летчик.

Через некоторое время сестры прошли мимо немецкого часового. В такт их шагам плавно покачивались доверху нагруженные травой носилки. Обычно девушки складывали траву во дворе, но на этот раз они миновали свой дворик и пошли в глубь сада, к густым вишневым зарослям. Там они бережно опустили свою ношу на землю, сняли траву и уложили раненого в маленький шалаш в самой чаще зарослей.

Много дней прожил летчик Пётр Кизюн в деревне Парамоново Урицкого района у сестер Раи Парфёновой и Марии Парамоновой. Они заботливо лечили раны, выхаживали его. Настало время, когда Пётр Кизюн почувствовал себя здоровым.

– Пора снова туда, – указал он в синее небо. Мария испекла хлеб, собрала гостя в дорогу. Тёмной ночью, обманув часовых, Рая вывела его за околицу. Пётр поправил за плечами вещевой мешок и, крепко стиснув руку молодой девушки, исчез в темноте.

Вскоре в вишневом саду появились новые гости: два раненых командира, пробиравшихся из вражеского окружения в свой тыл. И они также нашли приют у сестёр. И снова провожала Рая воинов, указывая им дорогу через линию фронта. Так было несколько раз подряд. Сестры, рискуя жизнью, скрывали советских воинов, делились с ними последним хлебом. Они делали это потому, что горячо любили свою Родину и ненавидели ее врагов, потому, что были настоящими русскими женщинами, патриотками, писала «Орловская правда» 29 октября 1943 года.

Огромный вклад в победу над врагом внесли и труженики тыла. Советский тыл в годы войны подлинный трудовой фронт, на который были мобилизованы буквально все — от мала до велика. Необъятная народная сила поднялась навстречу врагу и в конце концов победила его. Труд рабочих в тылу: будничный, изматывающий, бессонный, требовал подчас не меньшего мужества и упорства не меньшего величия души, чем в окопах лицом к лицу с противником. Днём и ночью шла великая битва советского народа, который ковал оружие победы, поставляя фронту знаменитые «Катюши», наводившие ужас на врага, лучшие в мире пушки, легендарные танки Т-34, «Ястребки», штурмовик ИЛ-2 и многое другое.

Тяготы войны легли и на плечи нашего крестьянства. Разорённые и уничтоженные безжалостными варварами орловские села, выбиваясь из сил, возрождали жизнь на обескровленной земле… «Убитая деревня» — мемориал в орловской Хатыни, в поселке Колпачки, стал символом этой народной трагедии. Всего в области было разрушено более 4 тысяч жилых домов, 478 больниц 3199 школ. Города, села и деревни лежали в руинах.

Не по фильмам и не по рассказам, порою искажающим трагедию войны, я с детских лет помню это суровое и жестокое время, воспоминания о котором до сих пор обжигают сердце…

Все, кто пережил военное лихолетье, навсегда запомнили, чего стоила нам эта война, какое горе и страдание она принесла в каждую нашу семью. Память о миллионах погибших защитников Отечества будет жить вечно.

Победа в Великой Отечественной войне — навсегда, на все времена — неотъемлемое достояние России, её великая ценность. Её негасимый свет озаряет наш путь. Победа в сорок пятом была, есть и будет главнейшим нравственным условием движения духа народного, источником силы и веры.

С Ильей Григорьевичем Эренбургом я познакомился в июле 1943 года. Это случилось в знаменательные дни: 11-я гвардейская армия, которой и командовал, прорвала мощную оборону фашистских войск южнее Жиздры и стремилась во­йти во фланг и в глубокий тыл орловской группировки против­ника. Чем дальше мы продвигались, тем яростнее становилось сопротивление врага. Ко мне стали поступать донесения о по­явлении перед фронтом новых немецких танковых соединений, спешно перебрасываемых с других участков. В это время ко мне прибегает чем-то встревоженный комендант штаба:

— Товарищ командующий, разрешите доложить!

Получив разрешение, он сказал:

— В районе штаба задержана автомашина. Один из ехав­ших в ней назвался военным корреспондентом Ильей Эрен­бургом и требует, чтобы его привели к вам. Что прикажете?

Я знал о том значении, которое приобрело имя Эренбурга на фронте.

Дело в том, что «Красная Звезда», жадно читавшаяся от строчки до строчки, всегда встречалась на передовой с возгла­сом: «А Эренбург есть?». Его статьи, фельетоны, заметки проглатывались залпом, как знаменитый наркомовский паек, и действие их было примерно равнозначно. Возбуждающая сила строк поражала своей мгновенностью и безотказностью.

Позже узнал, что он за всю свою жить ни разу не писал о том, чего не видел, не знал, не изучил, а главное – чего не продумал и – что еще важнее – чего не пережил.

И. Х. Баграмян, Маршал Советского Союза,
дважды Герой Советского Союза

* * *

Мы молчали. Путь на запад шёл
Мимо мертвых догоравших сёл,
И лежала голая земля,
Головнями тихо шевеля.
Я запомню, как последний дар,
Этот сердце леденящий жар,
Эту ночь, похожую на день,
И средь пепла брошенную тень.
Запах гари едок, как беда,
Не отвяжется он никогда,
Он со мной, как пепел деревень,
Как белесая, больная тень,
Как огрызок вымершей луны
Средь чужой и новой тишины.

Восьмого июля тысяча девятьсот сорок второго года случилось мне побывать в старинном русском городе Ливны, вдре­безги разбитом авиацией и дальнобойной артиллерией гитле­ровцев в самые первые дни их наступления, когда они прощу­пывали прочность советской обороны на всех направлениях Брянского фронта, в том числе и на этом. Здесь вермахт встретил сокрушительный отпор –  поработали танкисты Катукова. Линия фронта на подступах к Ливнам почти не изменилась. Но зло было непоправимо: старинный город ле­жал в развалинах.

Был тот чудесный час, когда все живое расцветает и радуется: птицы стараются перещебетать друг друга, цветы, согретые июльским солнцем, издают особенно густой аромат, и само небо, изумительное голубое русское степное небо, на­литое ранним зноем, – улыбается усталому путнику.

Ливны, раскинувшиеся на высоком, в девяносто саже­ней, откосе над серебряной рекой, манили зеленью густых садов. Девять затейливых колоколен очерчивали профиль стариннейшего из городов русских, чьё название упоминают ещё летописцы XII века. Как-то не верилось, что город умерщвлён, что перед нами только каменный его скелет.

Но страшная правда заявляла о себе с первого же шага. Изувеченный осколками шлагбаум повис на шарнире, словно подбитая рука. Три воронки на мостовой отмечали въезд в город. Удушливый смрад погасших пожарищ ел легкие.

Две недели назад, когда мы проезжали по этой же ули­це, она была полна народу. Теперь здесь влас­тно господствовала тишина.

Это началось 28 июня на рассвете, когда вермахт пере­шел в наступление на Брянском фронте.

Был базарный день. К рынку тянулись подводы со све­жими овощами, картофелем, молоком. Город еще спал. И вдруг в центре его разорвался тяжелый снаряд. За ним второй, тре­тий. Это заговорила немецкая дальнобойная артиллерия.

Снаряды падали густо. Металла не жалели. Начиная наступление, германский штаб решил походя расправиться со всем живым в прифронтовой полосе, посеять панику среди мирного населения, дезорганизовать наш ближний тыл. Сле­пые снаряды не разбирали дороги. Тонны взрывчатых ве­ществ делали свое черное дело: с домов слетали крыши, ка­менные стены рушились, детские кроватки покрывались тра­урной пороховой копотью.

Но это было только начало. Самое страшное пришло позже, когда в воздухе загудели десятки самолетов.

Пока наши вооруженные силы на линии фронта сдержи­вали бешеный натиск врага, воздушные эскадры гитлеровцев одна за другой прорывались к мирному городу и методически, аккуратно разрушали его. Это продолжалось недолго. Наше командование быстро нашло средство, заставившее немецкую дальнобойную артил­лерию умолкнуть… Но Ливны были разрушены.

Обходим квартал за кварталом. Борис Фишман то и дело хватается за фотоаппарат. Разбитые дома, изрытые во­ронками мостовые, клубки рваных проводов, обломки подвод — это ехали на рынок колхозники.

Вот здесь была квартира учительницы, под грудой кир­пичей книги: «Методика арифметики», «Литературная хресто­матия». На уцелевшей стене вышитый заботливой рукой ков­рик с наивным рисунком: кошка с бантиком. В опрокинутой банке засохший букет полевых цветов.

А тут было общежитие рабочих: аккуратно застланные койки, уже занесённые пылью, шкафчики для одежды, библи­отечка красного уголка.

Здесь, в небольшом уютном домике, жила маленькая школьница Галя Карпухина. Она училась в третьем классе. Вот её тетрадка, пробитая осколком. Последний диктант, сло­ва аккуратно выписаны круглым, старательным почерком.

На кресле — груда кирпичей. Этажерка завалена шту­катуркой. Разбита посуда. Через изуродованное окно ветер несет сухой песок. Милая, старательная девочка, она жила в таком привычном мире. И вот вся эта привычная, устоявшаяся жизнь разрушена. Колхозные поля растерзаны гусеницами танков, колхозные бригады роют око­пы, дома сожжены и разбиты…

Оглушительная тишина царит в развалинах домика, где жила Галя Карпухина, и она гнетёт душу сильнее, чем ору­дийная канонада. Где-то она теперь? Какую жизнь порушили…

История эта имела своё неожиданное продолжение. Уже после войны, году в 1949-м, когда я работал в Париже кор­респондентом «Правды», мне попался на глаза номер «Комсо­мольской правды», в которой была напечатана заметка «Галя Карпухина нашлась!». Оказывается, дело было так. Учитель­ница истории решила прочесть старшеклассникам средней школы в Ливнах сохранившийся у неё мой фронтовой очерк, где я упоминал о зверском разгроме города гитлеровцами и о том, как я побывал в развали­нах того домика, в котором жила безвестно исчезнувшая рус­ская девочка.

К этому времени люди уже давно вернулись в Ливны, начали их восстанавливать, и город ожил. Учительнице хоте­лось напомнить своим воспитанникам о том, что происходило здесь семь лет назад. И вдруг, когда она дошла до строчек, посвященных маленькой ливенской школьнице, раздались го­лоса: «Да это же наша Галя!». И действительно, Галя Карпу­хина сидела здесь же, в классе. Вместе со своей мамой она вернулась в родной город, но никогда никому не рассказывала о том, что им довелось пережить в страшный день 28 июня 1942 года.

Прошло еще 14 лет, и вот в июле 1963 года я неожидан­но получил письмо из ливенской районной газеты «Знамя Ленина». Меня приглашали на вечер, посвященный 20-летию битвы на Орловско-Курской дуге. В письме было сказано:

«В свое время вы напечатали в «Комсомольской правде» очерк «Мертвый город». Там вы писали, что фашистские зве­ри превратили Ливны в современную Помпею. Теперь вы не узнаете наш город — он вырос почти вдвое. В нашей газете мы не поспеваем публиковать сообщения о введении в эксплу­атацию новых предприятий и жилых домов. Процентов трид­цать ливенских рабочих — строители.

Конечно, изменились и люди, которых вы встретили в Ливнах в 1942 году. Помните, вы писали о школьнице Гале Карпухиной — она давно уже окончила школу и сейчас рабо­тает в специальном конструкторском бюро по проектированию насосов.

А что касается страшных разрушений, учиненных гитле­ровцами, то теперь следы их и разыскать трудно, — настоль­ко обновились наши древние Ливны…».